Веле Штылвелд: И далее по тексту…, продолжение 6

31.

Почему и отчего возникает эта ежедневная потребность куда-то ехать, словно убегать от недавнего вчерашнего прошлого.

Вот и вчера ещё унтовая бомжиха с черной паклей по горшок обритых волос и рыжих, мехом наружу унтах-полуботиках просила «вежливо» подаяние у окрестного люда и замешкавшихся на здешних остановках (туда-обратно: в Киев - на затрещину и т.п.) пассажиров, а сегодня ей уже нет дела до вчерашних собутыльников – «майора» и Стырика – рыхлого и дохлого мудиков придорожных.

Сегодня она в гуще азаровской дорожной «ріформы» – бродит на огражденном дорожными рабочими островке в центре проезжей части городской автомагистрали и сама себе ёбу дается…

– Дайте мне измерительный инструмент! Сантиметр здесь у кого? Здесь же нет и четырех сантиметров асфальта! И это – столица… Слышь, змеедув, ты в дальний  угол этот латки поддай… Вдруг чего-то там тупо археологического выблюем… Как пень собакам ссать, выблюем….

– Выблёвывают, чуня в кедах, блювоту. А мы здесь грязь со щелей выдуваем, гудроном края и дно рытвины обрабатываем и дальше легко и дружно идем. И так до конца дня, тупо по-азировский…

Говорящий мужик и впрямь тянет на сказочного конкретного Змеедува. Он попеременно мотыляет перед собой полутораметровой, шестидюймовой в поперечном диаметре черной рифленой кишкой из дрябло раскрошившегося порошкового полиэтилена, а за спиной на себе,  горбатясь, держит на себе заплечный рюкзак с моторчиком. Точно помесь Карлсона с Мухой-цокотухой…

Привод включен. Очистительный шланг дорожного механизма по персональной просьбе унтастой направляется прицельно и точно в угол, из которого неожиданно бодро начинают выскакивать всяческие камешки из щебенка и гравия вперемежку с комьями слежавшийся за года грязью.

И вдруг, прямиком за всем этим гамузом неожиданно подскакивает в пространстве сорокасантиметровый проржавевший клинок.

– Стоп, Карлсон! – зычно орёт унтастая. – майор, тащи это долбанное перо фашиков на Андреевский, к Гоше… Клинок, – совершенно неожиданно и почти профессионально осматривает находку, – вроде бы цел, даже с латунным ромбиком… Сегодня за такое, с позволение сказать, добро будем пить!

Внезапно нарисовавшийся исполнительный майор осторожно, но цепко берет в руки некое раритетное подобие статусного и уже почти эссесманского клинка, и всячески вертит перед глазами.

– Это кортик. К тому же не эссесманский, а австрияк.… А если же быть точнее, то это тесак австрийской авиации периода 1914-1918 годов. Сейчас справочник притащу… Мне его на про всяк случай прикинули «черные» археологи….

Он оборотился весьма быстро и даже не запыхался. Возможно, свой схов он держал недалеко от дороги. Полистав импровизированный справочник, ткнул на одну из страниц пальцем и браво затараторил:

– «Рукоять изготовлена из латуни с нанесённым прямоугольным сечением, по бокам накладки из чёрной древесины и восемь наклонных канавок. На лицевой стороне рукоятки находится вензель Франса Иосифа первого с короной, состоящий из латуни, на тыльной стороне расположена кнопка из латуни. Основание рукоятки в виде резной головы орла, в его клюв вмонтирована скоба для крепления петель темляка»… Точно он!

«Крестовина изготовлена из латуни с нанесённой насечкой в виде орнамента, одно из её окончаний изогнута к низу, с каплеобразным  концом, противоположный конец выполнен в стиле орлиной лапы с шаром между когтей. С лицевой стороны, на крестовине изображена граната, с обратной стороны скрещение  пропеллера  и крыльев».

– Что будем делать? Создадим экспертный совет или сразу пропьём…

– Сразу, хотя бы за то, что на нём ручка не со слоновой кости, а гребанной деревяшки… Не кортик, а раритетное Буратино. Будем пить…

– пить, пить, пить… – радостно и однозначно завторили подельники.

32.

Воспитание подобных лохматых чудовищ – тема особая. Социальные институты постиндустриального информационного общества крайне избирательны или слабы, и штамповки общества получаются хмурыми. Из таких штамповок выходят скорее общественные идиоты, чем сознательные патриоты, но время нравственных маршрутизаторов и программаторов серого вещества ещё не пришло.

– А что этот австрияк по баблоиду тянет? – практично поинтересовался уже не сгорбленный, и оттого огромный Змеедув. Бомжи на его фоне становились просто пигмейцами. От истинных пигмеев их отличало то, что до поры до времени они друг дружку не если. Просто не переваривали…

– Австрийский штык полтину зелени тянет, а этот тельмяк за триста баксов зашкалит. В национально свидомых фантиках как минимум тысячи две да ещё четыреста будет. Но для этого надо иметь надлежащий дресс-код, а у нас, что ни рожа, то Сирожа… В общем так, такую хрень надо отдавать наживую, без посредничков туевых, а то больше сотки дерьмовых деньжат Отечества не разжиться…

И майор, тут же выйдя из-за ремонтной загороди, где уже на прежде очищенном и пропылесосенном пространстве подельник Карлсона уже наносил на правильную поверхность вчерашней рытвины жидкий гудрон, тут же направился к внезапно прикипевшей к асфальту по требованию красного светофора «инфинити», из которого проявилась рожа конкретного пацана.

– Слышь, дядя, австрийский кортик не купишь? Только отрыли. Бери, прошу недорого…

– Сколько?

– Две тысячи…

– Баксов?

– Да нет, наших бендеровок…

– Дай посмотреть…

– Да ты что? У тебя колёса, а я буду с носом. Плати и смотри…

– Тогда поверти поближе в руках…На рукоятке сверху орёл?

– Точняк, орёл.

– За триста гривен возьму.

Майор свободной рукой чешет репу:

– Сотку добрось…

Из окна салона «инфинити» воздухе промелькнула рука с двумя двухсотками гривен. Состоялся мгновенный обмен и точно по зеленому светофору машина рванула с места. Гешефт состоялся.

Через минуту бравым ходом майор возвратился к уже скучавшим за дорожной оградки подельникам и обратился к ним с почти триумфальной речью.

– Ну, шо, погнали лебедей?! Будем сегодня пить точно, братка?

– Так о чем базаришь, майор? Погнали говно по трубам и баста!

Качество азирочного заплаточного ремонта городской автотрассы тут уж летит нах! Больше очистки и продувки нарытых в асфальте дыр, а так же их технологического гудронирования до конца дня не предвидеться.

Подельники уходят пить, рабочий график дня летит на хрень. А под утро Киев получит на самом взгорке Подольского спуска опрятные до времени, притрушенные рыхлым асфальто-гудроном вырви-куличи_пасочки, которые будут пленять своей новизной и праздностью взгляд проезжих только до первых майских дождей, от которого все эти  дорожные каверны повзрывает заново до следующего апреля, пока Город не купит очередного Змеедува, и не вдует ему за брак «попередніка» по самые яйца.

33.

Друзья на ФБ, читая сей опус, мгновенно среагировав, подогнали афоризмы о движении…

Если брать по алфавиту, то все они говорили примерно следующее…

Аристотель: Жизнь требует движения.

Белинский В. Г.: Какова бы ни была деятельность, но привычка и приобретаемое через нее умение действовать — великое дело. Кто не сидел, сложа руки и тогда, как нечего было делать, тот сумеет действовать, когда настанет для этого время.

Вергилий: В движении сила растет и набирает мощь.

Вольтер: Человек создан для действия. Не действовать и не существовать для человека  – одно и то же.

Гельвеций К.: Любовь у человека — мощный источник деятельности.

Герцен А. И.: В мире нет ничего разрушительнее, невыносимее, как бездействие и ожидание.

Горький М.: Когда человеку лежать на одном боку неудобно — он перевертывается на другой, а когда ему жить неудобно — он только жалуется. А ты сделай усилие: перевернись!

Дизраэли Б.: Действия не всегда приносят счастье; но не бывает счастья без действия.

Золя Э.: Действовать, создавать, сражаться с обстоятельствами, побеждать или быть побежденным — вот в чем вся радость, вся жизнь здорового человека.

Золя Э.: Надо идти вперед, все вперед, с жизнью, которая никогда не останавливается.

Ибн Сина: Бросивший заниматься физическими упражнениями часто чахнет, ибо сила его органов слабеет вследствие отказа от движений.

Коменский Я.: Дерево также нуждается в исправлении и частом освежении при помощи ветров, дождей, холодов, иначе оно легко слабеет и вянет. Точно так же человеческому телу необходимы вообще сильные движения, деятельность и серьезные упражнения.

Лао-Цзы: При наличии Пути не застаиваются.

Лонгфелло Г.: Вставай! Так долго отдыхая, утратишь силу ты сполна! Ведь не приносит урожая невспаханная целина!

Маркс К.: Каждый шаг действительного движения важнее дюжины программ.

Омар Хайям: Не искавшему путь вряд ли путь и укажут. Постучись — и откроются двери к судьбе!

Паскаль Блез: Суть человеческого естества — в движении. Полный покой означает смерть.

Плиний: Падает тот, кто бежит. Тот, кто ползет, не падает.

Роллан Р.: Нет тумана, из которого не было бы выхода. Главное — держаться и идти вперед.

Руставели Ш.: Если действовать не будешь, Ни к чему ума палата.

Тассо Т.: Движение может по своему действию заменить любое средство, но все лечебные средства мира не могут заменить действие движения.

Фирдоуси: Если путь твои к познанию мира ведет, Как бы ни был он долог и труден – вперед!

Хун Цзычен: Покой среди покоя — не истинный покой. Лишь когда обретешь покой в движении, воистину постигнешь небесную природу.

Чернышевский Н. Г.: Никакое положение не оправдывает бездействия; всегда можно делать что-нибудь не совершенно бесполезное; всегда надобно делать все, что можно.

Шамфор: Созерцательная жизнь очень безрадостна. Нужно больше действовать.

Следовательно, и нам с вами, читатели, надо действовать, а не степенно создавать, а затем кисло смаковать очередное статусное чтиво. Данное повествования пишется не для этого.

Статусное чтиво от Ремарка до Мураками намеренно преподносится на особый статусный пуантилизм. Такое себе элитное передвижение на статусных котурнах над окрестным дермецом жизни…

Важны не только и не столько сами  элитные автомобили и марочные табачные изделия, алкоголь и парфум, но и весь особый комплексный спектр  кружений вокруг статусных уродцев, статусных карлов, статусных  дурр, мажоров, пижонов и всяческих актеров из бесконечного театра жизненного абсурда, чуть приподнятых если не на пуанты душ, то на всё те же пуанты непременно тёмных поступков.

Обычно, эти котурны жизни и нё театральные подмостки не для всех, не для всякого-якого – такой себе литературный БДМС: если ты не сверху и ни снизу, то ты даже не ванильный… Ты просто никто и о тебе никогда не напишут книг!

Потому что современные модные книги пишутся сегодня не о тех, кто из вечных недомиров. Вспомнился незабвенный коллега из совкового в ту пору НИИ чего-то_там_где-то_в_носу Миша Учитель – башковито-лысоватый, маленько-юркий….

От своей первой жены девятнадцатилетней милашки Белы он имел вырванные года и величал её за это Дамочкой с пятью НЕДО:

Недо-умок
Недо-делок
Недо-рохля
Недо-повар
Недо-блядь…

Совместно и долго они не прожили, и в той своей недо-жизни он бросил её в положении, предрекши шестое Недо…
Недо-мать…

После чего укатил с крошкой-Енотом Юлечкой за бугор. Впрочем, это была его вторая жена и его вторая ошибка. Потому что от себя самого он так и не…

Недо-убежал….

Сыграем, Миша, в пулечку на маленькую Юлечку,
пока она не ведает житейских распрей, бед.
От пальчиков до пальчиков безумно любит мальчиков –
средь них с волненьем следует на праздничный обед.

Сыграем, Миша, в пулечку на маленькую дурочку,
пока ещё родимая не тронута никем,
пока ещё волнуется, кусает губки, дуется –
в ней страсть неукротимая и знак вопроса: «С кем?»

Бросаем, Миша, пулечку! Ей Богу, жалко Юлечку –
её влекут события известные сполна –
любовница, любимица, по паспорту – кормилица,
но кончится гостиница – неверная жена!

34.

–Ты где?

– В микробусе еду. Стою… Прямо передо мною как нахохлившиеся воробьи статусно сцепились тупо две бабки. Одна – три дня как из села, другая – два дня как в Киеве.

У последней едва ли не цыганской синевой подведены веки, но за ними слабо скрывается врожденное косоглазие. Зато у сельской бабки бойче подвешен вечно цокательный язычок.

– То же мне крашенка…

– То же мне в колодезной водице умытая… с нитратами, млин…

– Я,  да, умытая, но без нитратов. А ты, как пить, из шурфа шахтерского воду хлебала… Вот от того-то тебя всю конопушками в сплошную рябь выбило…
– Сама ты пампушка!

– Нет, я обаятельная и привлекательная, а ты трында базарная!

– Курва!

– А ты курвина тень…

– Курица!

– Пилотка изношенная…

Вот-вот, кажется, сцепятся, как две дурры… Мужики ржут. Водитель и тот справляется:
– Тётки, вам куда, не на Фрунзе сто три? Там для таких как вы не все места заняты?

– В партере что ли? – осведомляется городская….

– Нет, нам на Лукьяновку, – говорит городская, – я ж её только о том и спрашиваю, а она мне словом за слово все ухи намяла…

– Тогда сидайте в обратку…Не на ту вы сторону сели, чем чубатиться, спросили лучше бы при посадке….

Обе тётки вздыхают, и по-бойцовски изранено выходят из маршрутки вместе. Теперь они уже держаться цепко друг дружки – обе опростоволосились, обеим теперь искать путь на кормящих двоих Лукьяновский рынок.

Тёткам горько. Киев высмеял их обоих. У одной – огромный клюквенный короб, а у другой в немалой плетенной сельской корзинке – зеленый лук, черемша, свежий редис, укроп – пучками, ароматами, свежей апрельской прелью.

Задолбал тёток потный пыльный микробус. Вот они и пошаркались, шаркнув незлобливо друг дружку… шарк… шарк… шарк… Да видно не акульи у теток плавники…

Что здесь добавить… 11 417 - столько акул уничтожается людьми за час. Акулы в среднем убивают 12 человек в течение года. А когда весь Город превращается в акулью стаю, хочется в каждом маршрутном микробусе повесить табличку: «Осторожно, люди!» И шарпать здесь нечего! И шаркать тоже…

35.

В среднем за одного убитого акулами человека акулья  популяция платит 950 убитыми особями…. Наверное, микробусы Киева временами чувствуют себя подобной акульей стаей, хотя и перевозят на равных и пескарей, и пираний….

Думаю об этом городском феномене уже поздним вечером  в картонно-бетонном троещинском доме, в двухкомнатной квартирке на девятом этаже маленького местечкового счастья.

Лифт по ночам шакалит, мерно подъедая самые последние осколки прошедшего дня.

Где-то внизу на парковой аллее одинокий субъект готовит на запуск в галлоне-презике очень немаленький китайский фонарь.  Незаметные сверху серые малоразличимые субъектом усилия, и вот уже внезапно воспылавший китайский фонарь уже летит…

Всё  выше, выше и выше… И всё ближе к моему пластиковому кухонному окну. Наконец, в точке пересечения я вижу совершенно не хищный огненный глаз китайского фонаря, а почти дружелюбный белесый глаз – моё искреннее почтение.

С тем и расшаркиваемся, пока светящийся галлон китайского фонаря не уносит в непроглядную ночную темень троещинского поднебесья…

Мило расшаркаться с ночным китайским фонариком – самое малое с тем, чтобы окончательно пойти, наконец, спать. Он не вернётся, день не вернётся, и только лифт будет непританно шакалить на осколках отошедшего дня  где-то до полтретьего ночи.

Затем, в полпятого лифт приедет за троещинским пролетариатом – от кондитеров до метростроевцев, от водителей загнанных полудохлых микробусов до сборщиков престижнейших аэробусов…

Я засыпаю… Шарп, шарп, шапр…. Шарпает лифт…. Обгладывая день каждого заполночника сквозь призму  тюремного света в крохотной лифтовой кабины. 

Я засыпаю… Шарк, шарк, шарк…. Шаркает лифт…. Обглядывая тень каждого ночного забулдыги, в надежде натружено ошкерить пасть на самого последнего проходимца….

Кто он – я уже не узнаю…. Мгновенно проваливаюсь в сон… А иначе я уже не усну…

Шарк, шарп… шарк, шарп… Ша… Веле, кажется, спит, а его последняя графическая проекция… всё ещё тянется записать… Вот только что… Инь или Янь… Во львовской колобани, в киевской луже, в миргородской бовдне, в сонном мареве украинского обывателя….

Мы – обыватели, нас обувайте вы… – как прежде говаривал незабвенный оптимист киевский афорист Леонид Нефедьев… Сейчас он парит над миром и маркирует зону доступа в сновидения… сны…

Где-то по комнате проноситься Домовой, которого зреть самому Веле не велено. А вот ночные тапочки Домовой не ворует… Это всё выдумки киевской поэтессы Женьки Чуприной… Ну разве что просто меняет местами, да ещё носки воротит на выворот, да ещё незлобно посмеивается над парковым чудиком…

То же мне фонарщик… То же мне… – и за декоративный картонный камин в глубь батареи отопительной шасть, и что бурчит – не понять…

Шарк, шарп, шар, ша…. Веле – левша… Только об этом, пожалуйста, шш-ша…

Веле Штылвелд: И далее по тексту…, продолжение 5

26.

Любой неглупый коммерческий писатель стремиться быть современным. Он словно норовит быть здесь и сейчас от антуража до эпатажа. А жизнь не шибко проставляется под проплаченную витрину…

У неё свои собственные самостоятельные картинки и глюки. От и пританцовывает она нынче то под магазинный «Фокстрот», то под кабацкие «Лисьи норы» Троещины. Вчерашние пезаны люто изворачиваются и тянут жизнь на себя…

Парни, вы вообще читали киевскую прозу? Её вообще сегодня либо нет, либо сплошной выпендреж, как голое дидло вместо члена. Дорогая редакция, я хуею, именно так говорят о ней, оттянувший свой энный на зоне срок троещинские автохтонистые аборигены.

А Троещина вышкерилась по-лисьи, и уже даже в микробусах образовался и стал в апреле преобладать повсеместный лисий оскал. Эти сукко не уебут к себе забытые села хоть на какие-нибудь дедовы огороды.

Партия скотской власти тупо угребла их паи, засыпала в державные гурты, и не хуже фашисткой оккупационной администрации перегнала по таксе баблоида эти черноземные чудо-гурты в Германию, не оставив самим украинцам, вброшенным в спальные города, – ни полушки…

Не сыщешь этот обездоленный люд и на приусадебных грядках. Но они особый народ со своей лисьей гордостью уже не лохов и ещё не уебанов…Просто они грузно застряли в жопе этого скользкого времени, над которым сегодня легко серфингируют только азаравы да тигипки…

От прошлого светлого и предсказуемого до хвори хворобной тухлого настоящего они люто отрезаны, и не хотят в это предрассветно-пещерное прошлое возвращаться… в дерьмо земли украинской и оттого дермят тупо перед собой – словами, поступками, испепеляющей их миры редкой взаимоненавистью, статусной напускной значимостью корпоративных нарядов и наполеоновских поз. Правда и здесь нет никакого особого шарм-эклектизма. Все, как и всегда тупо по-пезански… Сирые они, но вряд ли обретут мир земной…

Огромный жлоб-водитель,  болтливый, как расшатавшийся коленвал, ведёт бойкий трёп с каждой вошедшей в микроавтобус девицей. Сую ему под нос сотку за двоих. Он торжествует, как последний мудак, и собирает на сдачу исключительно двушками и пятериками. Тем, как он полагает, он опустил меня  ниже кардана.

Интересно, незлобно думаю я, чем этот мудло всю поездку будет сдачу давать на старте трафика другим пассажирам. Ведь сели мы едва ли не у диспетчерской…

И точно, дальше сдачу давать этому мудаку нечем. Начинается бесконечная громогласная выхохмовка и затяжные унизительные ожидание сдачи. Теперь унижены все! У водилы мелочи нет. Пик процесса наступает через несколько остановок – у водителя окончательно вместо мелочи – жопа.

И тогда я, в упор глядя в салонное зеркало водиле – он наверняка теперь видит меня ответно, меняю полтинник двушек в обратку, но уже не этому безбашенному хмырю, а хрупкой тётушке в белом твидовом пальто и в широком полупрозрачном красном кашне, наброшенном поверх пальто и ниспадающего каскадом от головы до пят.

Между тем, выразительно жалуюсь на долбака туева, не стесняясь особо в допускаемых выражениях… Мол, это у них, водил, такой флёр местечковый, гадостный на первом рейсе из парка, за первой сотней сбросить всю прежнюю мелочь, чтобы пассажиропоток тупо пёр радостно и полнокопытно.

И точно, в рейсовый на шестнадцать посадочных мест «Богдан» до конца поездки набилось 44 пассажира…

– С людьми надо быть мягче, – осторожно и чуть мягко язвительно резонит меня тётушка. Точно лиса!  – Он раб суеверий, а мы с вами интеллигенты и за него в ответе…

– Тогда вы и я – рабы обстоятельств, – столь же язвительно парирую я.

– А то… – соглашается мужик у нас за спиной. – При должных обстоятельствах намять бы этому лысоухому болтуну рожу. Сам жду сдачу уже пять остановок…

– А вы не горячитесь, – тут же в очередной раз по-лисьи выстраивает свое уравнение жертв поездных обстоятельств и безголовых водил тётушка. И оттого всем жутко кажется, что сама она в тех же красных молоках, как и нервы всех пассажиров. Но у них изнутри, а у неё белым пальто наружу. И мне хочется отослать её в какую-нить очередную лисью нору…

Ну, вот вроде бы Троещина кончилась. С двумя фокстротами и тремя лисьими норами, которые уже успели отложить свой отпечаток на всех. Примета же у водил маршруток действительно странная – сбросить весь мельчак мелочевки под первую большую купюру, и изворачиваться всяко от пассажиров ещё целый маршрут. Вот уж точно – отдай жену дяде, а сам ступай до бляди…

Троещина давно за спиной. Остановка Овруцкая. Выхожу в жизнь.

27.

Люди уже не шикуют и не принимают радостей жизни, а только изворачиваются РТ её повседневных подлостей, пендюлей и пиздюль. Но от этого она становиться только всё подлей и подлей.

Ео однажды вся эта бесконечная река подлостей окончательно перехлестнет через край и погребёт под собой весь этот мир с воистину бесчисленными троещинами со всей военщиной и деревенщиной.

И мы не увидим небо в алмазах, а только бесчисленные малохудожественные мазки  сиюминутного дерма на заскорузлом прежнем говне с местечковыми подражаниями американским Полакам со скисшими мохитами и домашними паразитами.

Мы просто погребены на самое дно провинциальной безвкусицы и кармической безысходности, хоть и уматывать и бежать с конкретно моей Троещины не шибко хочется. Нё нужно попросту перетрясти, как болтушку для прижигания воспалившейся уретры украинской цивилизации тупо загнанной олигархами на выселки человечества.

Вот так и живём в дерме – на вынос и в розницу, словно в каждом доме стоит по чуханному пианино на котором очередная дряблая крошка пытается настучать всем и каждому в головы «по разным странам я бродил, и мой сурок со мною»… От обилия этих сурков, хочется пожелать, чтоб ни один из них не отыскал на земле пары и от безысходности чисто по биологическому зову отгрыз себе свои собственные яички.

Но во всем этом есть и своя особая извечная прелесть. Именно в таком дерме повсеместно и неоднажды непременно являются не только одни бледнолицые и много морализирующие тетушки непременно в красных молоках, но и самые настоящие розы!

Это будут, естественно, особого сорта розы – троещинского, но от них станет на сердце отрадней и на душе легче! Правда, до гласолалий небесных дело не докатит, но всё же будет способствовать особой малиновости церковного колокольного звона окрестных колоколен и бань, и на том, слава яйцам… А что до бань, то есть на Троещине и бани бандитские, и бани церковные… Так что кому что здесь ближе… На том и аминь!

28.

На Лукьяновке взаимообразный взвой:
– Эй, майор!.. Эй, унтастая…

От Лукьяновки и далее по тексту асфальт нарезан на некие строгие подножные территории. Возможно здесь, здесь и здесь, а также именно здесь проходила нешуточная бомбежка.

Бомбилы бомбили чем непопадя весь маршрут повсеместно. Их теперь более никто не разыскивает – этих вороватых неамериканских бомбил.

Пятнадцать сантиметров асфальта да ещё пять сверху… Это американский стандарт. Наш киевский воровской – куда как скромнее, ибо, по мнению столичного чиновничьего ворья, американцы знатно блажат.

На мокрый речной либо карьерный песок слоем не более пяти сантиметров подсыпают два-три сантиметра речного или карьерного гравия не более 3-5 сантиметров асфальта, но только до первого ремонта. Когда дорога просядет – поступают уже по разному, воруют на каждой заплаточке много и жадно.

Прочие изыски полстолетия после последнего сталинца Никиты Хрущева просто тупо воровали, но ни единого отстрела ворья подорожного не было. Иное дело было закатывать убитых уличных бандюков просто в асфальт…

Здесь уже отрывалась цельная полупрофильная траншея. А затем уже с новопреставленных, часто и в расчленёнке эта подкожная асфальту траншея тупо закатывалась катком… туда-сюда по гравию, по костям…

С гравием трудно камешки сосчитать, а косточек человечьих как не крути – все как есть до одной – двести шестьдесят одна – вынь и положь… И так несколько раз!

Что не скажи, нет денег – выручает романтика, нет романтики – выручают деньги… Что не говори, а бандюки девяностых за дорожные закаты крепко платили. Оттого то на Руси на крови дороги куда как крепче стоят…

Да только где ж его взять столько невинно убиенных, чтобы дороги в Украине-Руси выстояли и высветились на века почище германских фашизоидных и американских, сработанные тамошней масонской инженерией.

29.

Масса мелких дорожных механизмов продолжают нарезать прямоугольные дыры в асфальте рабочего полотна городской автотрассы и наволакивать их при этом какой-то особой подлой значимостью всеобщего безучастия.

Против воровского шалмана не способна выстоять ни одна муниципальная власть, которую тоже, казалось бы крышует всеобщий державный общак с конкретной иерархией  должностных соответствий, имён и фамилий.

Всюду по  периметрам очередных дорожных разрытий, как и положено, стоят мужики с ломами и оградительные оранжевые пирамидки. Дорожный кегельбан и только!

Кеглем поменьше – всяческие прикормыши у дороги… Каждый со своей болью, каждый со своим особым нытьём. Про нытье особо. Мне нравится один конкретный подвид "нытья" - это когда человек не боится делиться всем сюжетом своей борьбы. Вот он бежит, вот срывается и падает - пол шкуры на острых камнях, ползет, тащится от дерева к дереву, больно как, партизаны нашли - отогрели, дальше пошел, потом полетел. Но об этом поговорим позже…

А пока вот вам придорожная мантра: Я здоровенный социально адаптированный успешный лось с румяными щеками, мне все похер, жизнь удалась, попираю мир ногами и радостно хохочу. Не знал никогда печалей, да и сейчас не знаю. Не болел, не страдал, не тупил, не понимаю ваших страданий и собираюсь читать всем проповеди о том, как правильно жить. А, да, всего в жизни добился сам!

Прогосолалили? Вот и ладно. Теперь вам легче будет следить за текстом повествования даже едучи в микробусе, а не на персональной тачке под зад. Тем более, что в микробусе вы как бы сохраняете статус отвлеченного наблюдателя и можете проверить, а стоят ли вдоль транспортного окоема описываемые мною бомжи – от юных малохвосток затырочных с почти приличными личиками городских сявок до старых фурий  с продавленными всяко и вспухшими от алкогольных злоупотреблений носами, носищами и носяками, в самых заправских в середине апреля унтах.

Первое слово у одной из сих золушек придорожных самое изысканное: «Извините!» – это ко всей непричастной окрестной публике, а затем уже тупо матерно к остальным чисто поддельным и в доску своим бомжехамам:

– Слышь, майор, в рот тебя драть, то почто уже без меня со Стыриком хлещешь… Я ж только за хлебушком отмелась, а вас уже вставило!

– Заткнись, унтастая, твой припой не заржавел. Тебя в отдельности поджидает в твоей любимой баночке из-под мочевого анализа…

– Не мочевого, а анализа мОчи… – Бомжиха с достоиством высербывает из баночки оставленное ей бухло, и лениво говорит в ответку:

– Сам ты, майор, чмо мочегонное, а я – красава…

– … корытная… – тут же иронизирует тощий гнилозубый Стырик, разъехав варежку рябого рта на всю шестеренку.

Вот и покалякали киевские бомжи, бомжары с рожами забулдыжними, зачухранцы дорошные. Теперь они вместе ржут – стадно и зычно. Потребление состоялось.

И вновь над уличкой гремит вязко-вежливое:

– Простите,  а дама не местная, душою полезная,  не бражная, не вальяжная, не спешу на свидание, не поможете с пропитанием?

Улица требует от своих невольных подданных выразительности жеста, выразительности речи и непременно коды, так сказать, некой оглядочной тишины – воровской, ошкеренной и точно вечно не сытой…

В этой тишине намечается некий давно созревший вопрос: о чем эта повесть, не распадется ли она в дальнейшем на бесконечные эпизоды…

Ладно, проехано… Маршрутный микробус устремляется дальше.    

30.

Сами по себе эпизоды порочны, привыкли даже в сети ворчать чуть несовременные вчерашние критики. И вообще, сюрреалистически разбрасывая эпизоды, мол, можно окончательно измельчить и размыть сюжет, и разрушить фабулу повествования.

Так и хотелось бы им тут же возразить, мол, привет, литературные хмури и прочие подмастерья, – вы Мураками пробовали когда-нить основательно почитать. Внешне поверхностный со стороны повседневной японской реальности, он, тем не менее, для всего  прочего мира выхватывает для всего прочего мирового гнезда какие-то особые сверхяпонские веточки для гнездовья, и тем поражает.

Вот и я сейчас пытаюсь выбирать самые киевские веточки и пушинки для всё того же мирового гнезда духовности с особо киевскими веточками и пушинками для гнездовья.

Потому что нынче весна, а каждой весной принято вить  родовые гнёзда. И не только у птиц… Те же лисьи семьи отрывают норы, а человечеству уже не хватает  прежних пещер… Оно давно вышло из них наружу и устремилось к гнездам единой планетарной духовности, значение которой, пожалуй, ещё толком не осознало.

Так что людей само Провидение  благоволит к построительству этих особых гнёзд со своими солнечными фитью-фить для грядущего…

Веле Штылвелд: И далее по тексту…, продолжение 4

21.

Сегодня писалось странно и разно… За окнами моросил нудный апрельский дождь. Спасало то, что он нес запах весны… Ионизируя пространство над Городом, обещая ему обновление, обещая ему святость, обещая ему светлое душевное обновление.

1.

В свойствах нации нашей толока – в жёлтых клифтах пыхтит молодёжь,
в красных – с мамками тятьки малёхо по-житейски долдонят: Даешь!

Руки их от усердия марки, но теплеют от счастья сердца –

Из подвоев вчерашних подранков – распрямляются ввысь дерева!

В каждом дереве сны Кали-юга и запретных в веках Атлантид,

И февральская снежная юга, и волшебный апрельский гамбит.

Словно изморозь божьего сна пробуждает собою весна…

2.

Троллейбусный заградотряд... Здесь не пройдут антисемиты
под видом "за_народной" свиты - здесь Кернес выставил наряд.
Здесь Кернес выставил заградно весь транспорт города трехрядно,
поскольку всякая мошка сорвалась с своего вершка...

И, ищет, право, в злости смуту, и ищет точку абсолюта -
опять крушить наш древний род, но мы давно уже НАРОД
и в кобелино-сучьей вязке давно свои читаем сказки,
свою имеет правду соль и херим напрочь карамболь...

...антисемитов разной масти, они не ведают участья,
в глазах их вечная резня и сирых лозунгов мазня.
Они - извечно прощелыги, в их памяти одни блицкриги,
но был за этим наш парад - победный у Кремлевских врат.

Где за колонною колона швыряла подлые знамёна
у древних стен, чтоб никогда не возродилась шантрапа.
Троллейбусный заградотряд... Народной памяти наряд!

3.

Старушек в скоромойку Астроплана отправят на недолгие срока.
Всё в общем-то изведано, по плану, да только не хватает их, ув-ва…
Всё ведомо, проведано по тексту, чего уж там о вечности травить,
они ж тебе не божие невесты – успели, как сумели, жизнь прожить.

И что судить о прошлом пересуды – собрались, и на небо, в облака,
чтоб созерцать иных людей простуды душевные сквозь новые века…
Они теперь для времени чисты до самой крайней жизненной версты.
За нею  – лет ушедших окаём и праведных старушек легион…

Каждому человеку на Земле даруется особый отдельный дар, но всем общее одно на всех единственное СОС-страдание… Как видно, распоряжаться в планетарном контексте дарами Небес мы сами в одиночестве не умеем. Как и не дано нам умение распоряжаться столь же рачительно дарами нашего общего тревожного Мира.

Существуют ещё в этом контексте и дары Веры, но о них в повседневности говорить принято несколько отсторонено, сакрально. Воистину, верую, ибо абсурдно… Так  и живут впрок, обрывая друг у дружки самый последний клок….

С поганой овцы хоть шерсти клок. Так временами, между буйствами бесконечных алкогольных запоев, нравоучал меня мой полиглот-отец, владевших на равных польским, украинским, французским, пятью диалектами немецкого, в том числе баварским и хох-дойчем, языком идиш и с принебрежительством сербским…

В концлагерях именно сербы пуще прочих предавали друг дружку и своих славянских собратьев – хорватов, македонцев, боснийцев… Отцу было невдомек, как можно продать Человека за пачку ватных эрзац-сигарет. С тех пор что-то переменилось. Весенний Харьков образца 2013 года со смешными евреистыми политиками, полушутами, полумудрецами не впустил на свои древние провинциальные улицы антисемитскую и уже давно не народную оппозицию, умерло несколько мудрых очень немолодых женщин, которые были душой моего окрестного мира.

Среди них – 93-летняя бабушка моей жены Мария Григорьевна и базарная торговка пивом легендарная подольская баба Женя. Ей было 74 года. Перед выходом на пенсию она вместе со мной работала в чернобыльской школе. Я учителем информатики, она бабарихой. Накрывала младшешкольникам, следила, чтобы все было съедено до последней котлетки, подкармливала неимущих детей… Из киевских… Питаться бесплатно полагалось только чернобыльским… Говорила при этом, пусть первыми кушают припятские, не все из них вырастут, не все дорастут в полную силу…

Умела не плакать, когда кто-нибудь таки умирал от внезапного белокровия… Но чаще у этих детей умирали их родители-ликвидаторы, или выбрасывались из окон или вешались… Поэтому после школы я встречал её в страшном чернобыльском баре, где она прибирала, мыла полы, а еще следила за столом памяти, на котором оставался едва ли не каждый день последний стограммовый гранчак. Доливала до краёв, крестилась, клала сверху хлебушко, присаливая его, чтобы соль боли земной не выхлестывала за край….

А еще с утра школьники и зеленстройщики сажали деревья в парке у Биллы… У школьников были желтые плащи, у зеленстройщиков – красные телогрейки… И обо всём этом писалось, и от всего этого веяло некой весенней грустью очередного водораздела времени, и я переходил при этом в некий новый житейский статус уже вполне пожившего человека…

С поганой овцы хоть шерсти клок… Мы с матерью встретили отца в городе. Он был в сером мрачном плаще и особом черном рыбацком берете… Придите ко мне на помощь жители Керчи и Феодосии, чтобы объяснить всем прочим, как носили прежде береты спивавшиеся на берегу старые рыбаки. Мне было 12, и я слушал их разговор.

– Твой сын, Тойба, будет иметь покладистый, но очень переменный характер.

– Твой сын, Николай, будет иметь то, что ты ему дал…

–  Я дал ему Жизнь – в этом мой Дар!

– Это только гены, а жизнь – это место, которое может в ней занять наш с тобой сын.

– …если не будет вырывать выше своего места…

– …если сумеет жить на Земле человеком…

– Зачем ты так, Тойба. Разве я не человек?

– Зачем ты так, Николай… Может быть порвёшь на себе последнюю рубашку?

Откликнулся с лагерных нар Зваран Микритч.

- Это я обучил Тшорта рвать на себе лагерную робу…Немецкие конвоиры жестоко за это били, но отмечали живость и не считали живого мертвым. Как раз в возрасте твоего сына, Тойба. В ту пору самому Тшерту было двенадцать… И места живого на нем не было. Но он выжил… А твой бы – нет…

– Отец, ты же говорил, что ненавидел лагерных сербов…

- Сербия – это только точка на карте, а Зваран – и отец, и вор, и капо, и подельник, и предатель, и друг…  Узник…. Не вмешивайся на впредь в разговор старших…

– Вы уже в вечности, батя…

– Тем более, Витька…

Возникает нелепая пауза… И она переходит в коду…

22.

– Зачем ты так со мной поступаешь, Тойба?

– Зачем ты так, Николай…Витька никогда не будет знать свой шесток, он любые стены пробьёт, в любые двери пройдет… тот же, кто станет  у него ключником – уйдёт прежде отведенного на Земле срока…

– Знать готовишь Витьку наверх, в вожди…

– Он там, Николай и дня не удержится… А мог бы, не будь ты его отцом… ты ведь и не знал, что его предки давали советы вождям многих древних халдеев – от луду до халдеев, от народов моря до гипербореев…

– Заладила, занавозила… халдейцы, гиперборейцы… Древние вы, Тойба, еврейцы и дури от того в вас на Земле много… Правда здесь с вами считаются…

– Здесь, на Астроплане, со всеми считаются, Николай… С кем ейн-цвейн, а с кем и целую  вечность…

– Айн-цвайн, барышня, айн-цвайн, дамочка, айн-цвайн, бабушка… Птфу-ты, словно заело… Вы всё выкрутили по-своему… Остатки арамейского, сгусток хазарского с его степным горловым выплеском и на нидерландском подтексте… Тот ещё волапюк. Ко всем эсперантам и интерлингвам начало…

А по сути – выкрутка… Такая себе языковая «отвертка». Её легче всего было в концлагере выучить… В еврейском лагере мои сверстники пели… Прошёл месяц, и я стал понимать эти песни со всеми арамейскими и халдейскими выкрутасами. Что вы за люди, Тойба?!

– Мы аиды, Николай, простые  совковые аиды, лишенные духовных вождей, с порушенной этнической памятью…. Но мы – древний народ. И в нашем народе женщина сама имела право на выбор… Ты – мой земной выбор – полу-украинец, полу литовский поляк… Так думаешь ты… А время говорит, что в тебе кровь древних хеттов и антов… Но в прошедшей реальность я была только рабочей швейкинпрома, а ты только грузчиком, алкоголиком… Видно, ни хетты, ни анты не достучались до твоей непутевой башки…

– Башка здесь ни причем, Тойба. Я тебе рассказывал, что еврейские дети чаще и слаженнее других детей пели в центре лагеря за двойной колючкой. А между лагерями – внутренним для русских военнопленных и еврейских детей и нами – пацанвой со всех концов фашисткой Европы был ров. Каждое утро в ров сбрасывали трупы русских военнопленных и еврейских детей….

Удивительно курчавых девочек, ангелоподобных мальчиков. Затем со стороны русских бараков появлялись поющие лошади – запряженные в тележку четверо русских военнопленных. На тележке стояли плетенки с хлорным  порошком. Двое русских равномерно разбрасывали хлор по всему периметру рва….

К концу войны этого рва не стало. Русских военнопленных и еврейских детей тоже… Я долго потом искал глазах этих курчавых девочек… Они мне снились под еврейские колыбельные… С июля 1942-го по май 1945-го… После войны я не мог не встретить тебя… Как и забыть ужасов прошлого…

– Поэтому я и не судила тебя. Но после твоих страшных на идиш я поклялась, что твой сын не будет знать этого языка.. И не дала ему этих знаний, унесла с собою в могилу. Но и ты хорош, мог бы привить Витьке хотя бы любовь к польскому… Ладно, я рабочая, а Витька был в ту пору школьником, хорошистом…

- Причем здесь хорошист, Тойба. Своим материнским сердцем ты сделала его аидом. У тебя всё и всегда сводилось к единственной житейской формуле: а бене мунес – гобрахт мунес… И что твой Яхве… Что он, сделал его равным в твоем местечковом мире? Куда там… он так и остался навсегда шейгицем…. Понимаешь, Витька, ты – шейгиц!

– Зачем ты, Николай, при ребенке заговорил на гражданском?

– Да он у тебя и по-русски разговаривать по-божески не умеет. Пришел и говорит, папа, а как ты «броешься», как дед Наум или по другому… Так вот, по другому я бреюсь, Тойба, по-русски…

– Много сделали для тебя эти русские. Да если бы не ты со своим  внешним рыцарством, вышла бы замуж за грузина! Сталин-то бы грузином!

– Сталин был палачом. А Витька будет у нас лишенным родовой памяти… Гражданский язык для него запретен, польский – нежелателен, немецкий – проклят… А как быть с аристократическим французским? Кес_кесе…

– Никогда! Аристократов давно сбросили в Черное море, и утопили в гнилом Сиваше…

– Лучше б, Тойба, в этом гнилом Сиваше твою дурь сталинскую утопили… А тебя бы ради памяти моей сохранили…

– И только? Этого очень мало для жизни на земле, Николай… На нашей прошлой советской земле… А с Витькой мы Пушкина регулярно читаем!

– Вот уж дурь, Тойба! Очень скоро ваш Гарматный будет украинцам не по носу…

– Это уж слишком, украинцы – стойкие интернационалисты! Не дури, Николай…

Вот и поговорили… Перегрузили мне сны, пережгли душу, а по сути, отец 1927 года рождения прервал свою земную жизнь суицидом в декабре 1987 года. Земной путь малолетнего узника рабочего фашистского концлагеря под Берлином прервался в Киеве в возрасте 59 с половиной лет. 

Мать Тойба 1932 года рождения умерла ровно через двадцать лет после смерти своего прежде супруга, в декабре 2007 года на 76-ом году жизни.. Встретились они в 1952 году, после моего рождения брак их по сути прервался. Но развод они оформили только в 1962 году, в пору получения матерью фабричной однокомнатной квартиры с двумя соседями.

Суммарный земной возраст моих родителей составил 136 лет. Отсюда ровно половину, 68 лет полагается прожить мне. Это меньше, чем прожил Будда  – 80 земных лет, но больше, чем прожил Иисус – 33 земных года. Но вот, что заметили всяческие геронтологи. Во-первых, в спокойном ритме за письменном столом человек может прожить на 10% больше… Следовательно, я способен прожить все 74.

А мистики связывают теологически возраст земного пророка и его последователя. И тогда средний между возрастом Будды и моим предполагаемым биологическим возрастом (68+80):2… Те же 74 года… Так что с Вечностью вроде бы договорился… А с творчеством… Впереди 15 творческих лет… Как знать, что из этого выйдет…

Польский и идиш я точно уже не выучу – их просто не будет в моем жизненном расписании, а мой street English так и не станет во мне языком духовной западной касты. Так и останусь ни в тех, ни в этих, но ровно на своем месте, за писательским столом в городе Киеве, и до последнего вздоха буду писать по-русски, и дышать по-русски, и по-русски открывать новые духовные горизонты. А они ещё у меня будут, хоть и говаривал на сей счет дедка Наум: «Эйн Гот вейс!»

Один только Бог знает… Но я уже обретаю сакральный дар Веры…. А значит, эти книги точно будут написаны! А так и не прошедшие в меня  родительские языки идиш и польский просто тихо и мудро отойдут в прописные азы Древних, о которых сегодня снимают целые сериалы.

23.

В микробусе священнодействует страстно проповедующий старец с крысиным оскалом почти босховского пигмея. Он жестко красноречив и навязчив, ругает нерадивых, с его точки зрения, троещинских батюшек и юристов-правозащитников.

Юристы-правозащитники,  по его мнению, повинны в нынешних уничижительных процедурах разводов, батюшки же – во всем остальном. Хмурей житейских в лысоватом притырке море.

Но он цепко отлавливает за дежурную пуговицу или бегунок от молнии тех, кто внезапно гипнотизируется им и попадает под бесконечный лавинообразный со взвизгами на поворотах микробуса трёп: кадила воняют, чадят и дурманят, кадиллаки проповедников возят, а юристы юлят, выщелкивают, щелкоперят на выхлест и елдонят всяческие житейские напости.

Над всей этой крайне чудной проповедью повизгивают мобильники, из которых попеременно прут тонкие и сиплые голоса:

– Полтава? Киев. Да, три канистры лицисеста… Нет, лицисента… Да, вечером, конечно… Пригласительные на корпоратив… Два пригласительных… Ещё есть. Там много… Алло. Да, Киев. Тернополь? Я вам выслала два письма, где подтверждение – где и когда ожидать результат…

Результатов проповедей микроавтобусного проповедника пассажиры не дожидаются. Они вежливо, но юрко выскальзывают из-под его колючего взгляда. В окрестное жизненное пространство по-житейски славно и ведомо гремит вопиющий глас долбанного проповедника и тут же процветает с батюшками и юристами, неверными женами и облапошенными мужьями пофигистами и аферистами голос крысиного праведника, которого уже не достать никакой дудочкой хоть какого-нибудь случайного Крысолова. Вот такой тебе навязчивый микробусный Крысоглюк…

И ведь у него тоже вроде бы по всему тоже манечка обретения сакрального Дара веры… Вот только какой ценой, вот только ради чего, вот только во имя какой житейской напраслины…

24.

Если  мыслей нет – нужен текст. С ним и (или) за него можно хотя бы зацепиться. Сначала включив глаза, затем сердце и душу, и только затем, когда из глаз души пробьются лучинка соучастия, возможно, ещё что-нибудь написать, потому что текст на душевном раскрытии притягивает к себе, словно обретает свойство особого литературного магнита…

И такой текст уже больше не отпускает. Воистину, такой себе магический талисман, от содержания которого начинают идти флюиды, проникая в души читателей, подобно дивному солнечному эликсиру.

А нынешние читатели с их разномастными электронными читалками крайне избирательны. И я по-хорошему счастлив, что мои тексты наравне с Мураками читают в общественном транспорте Киева, Харькова, Нью-Йорка, Москвы и Токио. А вам слабо вот так же взять и написать свою собственную повесть о том, что в жизни не только суп с котом, но и разные разносолы случаются.

Хотя следует помнить, что современные читатели скорее всего не станут усердно и длительно копаться во всяческих талмудуческих собраниях и древних библиотеках. Ведь сегодняшний читатель – особый продукт на доверии… Если даже хотите – особый фрукт!

Он, прежде всего, ощущает крепко себя, а уж потом – свой социально-информационный и эмоцианально-возрастной срез. И уж только затем он с некоторой вальяжной ленцой встраивается в некое мэйнстрим-поветрие в соразмерности со своим жизненным дедлайном.

И что парадоксально – чем меньше свободного времени, тем больше такой читатель читает на подземных перегонах метропоездов, от чего его так и хочется условно назвать субвей-читателем, которого так и тащит от таких же как и он субвей-авторов. Читатель в жопе, автор в жопе,  и весь мир постепенно тащиться в жопу! Вот это по полной ответно и от этого тащит…

Современный читатель порционно и ритмично проглатывает порции того или иного субвей-чтива, вписывая его в те временные прорехи, которые являют поездки всё в тех же маршрутках, на знакомых и неизвестных мне городских и пригородных радиусах окрестных и незнакомых субвей-авторам судеб.

Теперь поговорим о новейшей технике чтения современных читателей. Всякий раз они пробегают чтиво от очередной электронной закладки и далее по тексту только уже знакомого и заранее продекларированного субвей-автора участниками  избранного коридора мейнстрима, в котором и читатель и автор уже заранее связаны неким виртуальным договорным обязательством.

Будь-то сам Мураками, Чарлз Буковски или ныне поучающий Веле Штылвелд. Именно Веле Штылвелд, поскольку столь ощутимого субвей-автора в странах СНГ пока ещё нет!

Вообще же, электронные в накачку книжки-читалки это сегодняшние интеллектуальные мышцы-подтяжки постиндустриально-информационного общества, которое ежесекундно впитывает из прежних онлайновых  духовных хранилищ землян терабайты прошлого и настоящего, астрально-математически и духовно-кармически предвещающие будущие окрестного человечества.

Потяни каждый отдельный чел вовремя только за свою, а не чужую информационную ниточку, и у нас бы состоялось, нечто воистину значимое, что радостно и безболезненно для других востребовали бы все сразу! Вот то бы была веселуха!

Так некого и утилитарно признанный  нынешний Интернет вышагнул из ядерного  европейского Церна в вечно безбашенный человеческий мир с обилием всяческих оккультных и порносайтов, сайтов игровых и финансовых пирамид.

Кто и когда разделил Интернет-вселенную по извечно библейскому признаку: каждой твари по паре. И кто и когда,  и за какие неведомые пока информационные ниточки потянет в обозримом грядущем с тем, чтобы обрести неведомую досель точку опору и перевернуть наш мир, преобразовав его к каждой сущей на Земле клеточки в прозрачные уголки счастья.

Вот бы было здорово с этим всем на планете, а?!

25.

И далее по тексту, как просто ни о чём… Эта книга о нашем времени, в котором виртуальность цепко рванула в жизнь, а люди стали со мною и между собой разговаривать, но как бы ни о чём…

Всё лишнее пережимать без излишних пережёвываний и переживаний, только на одном телефонном подтексте: алло, алё, альо… уси-пуси, мне по барабану, ноу проблем, это твои проблемы, поговори со своим психиатром!

Будто кто-то приаттачил всем и каждому больничные бахилы на уши и резиновые изделия с номерами известными – 1,2, 3 на все иные фибры души. Любое общение приобрело стойкое безветрие и бездушие, с тем, чтобы выжимать из жизни только хоть в чём-нибудь полезный фактаж…

– была на вечеринке, спасибо – вкусно… одна только Люся в дурочку ничего толком не ела… А зачем на пати пришла, анарексичка хренова… Заклевала… Мол, всё, что я съела – только на первое бельгийский крем-суп… Там же одни калории…А я много пила и заедала фисташками…мадеру бьянку… ага… на пьянку они выставляют только мадеру…а то выеживаются тут некоторые не по-здешнему… ага-ага…

Затем было фисташковое мороженное… затем – снова грог или бог его знает… Юрка… только уехал… да, случилось… да, с ним… уже… он мне подарил при этом фирменный синий тазик для мытья ног… ну, да… ласты на ночь мыть в нём полагается… и щёточкой специальной для стоп… Щеточку тут же кешка разгрыз… юркины шузы тоже… вот тебе и прикол… знаешь, кто его на ночь выпустил пошляться по квартире из домашнего чуланчика… угадай кто… не-а, не я… нет, не юрка… леська анарексичка…. Да, спали вместе… да, точно втроём… утром ласты так переплетены были, что было не разобрать – где чьи…

Где и в чём здесь душа? Кому и по какому поводу прокричать здесь: прозрей! Ради кого и для чего волноваться, когда весь этот треп микробусный громко на публику – только волны в тазике, но и в каком не фирменном, а в самом затрапезно-задрыпаном, протекающим всем на бошки.

Но настоящей души здесь уже нет, как нет даже осколочного стыда, для тех, кто верует хоть какую-то житейскую праведность…

Мы же не о святости говорим….  Мы просто говорим о безветрии даже чисто виртуальной совести, без которой можно даже уйти в полный отрыв, но только уже никогда к самому себе не вернуться…