Веле Штылвелд: И далее по тексту…, продолжение 5

26.

Любой неглупый коммерческий писатель стремиться быть современным. Он словно норовит быть здесь и сейчас от антуража до эпатажа. А жизнь не шибко проставляется под проплаченную витрину…

У неё свои собственные самостоятельные картинки и глюки. От и пританцовывает она нынче то под магазинный «Фокстрот», то под кабацкие «Лисьи норы» Троещины. Вчерашние пезаны люто изворачиваются и тянут жизнь на себя…

Парни, вы вообще читали киевскую прозу? Её вообще сегодня либо нет, либо сплошной выпендреж, как голое дидло вместо члена. Дорогая редакция, я хуею, именно так говорят о ней, оттянувший свой энный на зоне срок троещинские автохтонистые аборигены.

А Троещина вышкерилась по-лисьи, и уже даже в микробусах образовался и стал в апреле преобладать повсеместный лисий оскал. Эти сукко не уебут к себе забытые села хоть на какие-нибудь дедовы огороды.

Партия скотской власти тупо угребла их паи, засыпала в державные гурты, и не хуже фашисткой оккупационной администрации перегнала по таксе баблоида эти черноземные чудо-гурты в Германию, не оставив самим украинцам, вброшенным в спальные города, – ни полушки…

Не сыщешь этот обездоленный люд и на приусадебных грядках. Но они особый народ со своей лисьей гордостью уже не лохов и ещё не уебанов…Просто они грузно застряли в жопе этого скользкого времени, над которым сегодня легко серфингируют только азаравы да тигипки…

От прошлого светлого и предсказуемого до хвори хворобной тухлого настоящего они люто отрезаны, и не хотят в это предрассветно-пещерное прошлое возвращаться… в дерьмо земли украинской и оттого дермят тупо перед собой – словами, поступками, испепеляющей их миры редкой взаимоненавистью, статусной напускной значимостью корпоративных нарядов и наполеоновских поз. Правда и здесь нет никакого особого шарм-эклектизма. Все, как и всегда тупо по-пезански… Сирые они, но вряд ли обретут мир земной…

Огромный жлоб-водитель,  болтливый, как расшатавшийся коленвал, ведёт бойкий трёп с каждой вошедшей в микроавтобус девицей. Сую ему под нос сотку за двоих. Он торжествует, как последний мудак, и собирает на сдачу исключительно двушками и пятериками. Тем, как он полагает, он опустил меня  ниже кардана.

Интересно, незлобно думаю я, чем этот мудло всю поездку будет сдачу давать на старте трафика другим пассажирам. Ведь сели мы едва ли не у диспетчерской…

И точно, дальше сдачу давать этому мудаку нечем. Начинается бесконечная громогласная выхохмовка и затяжные унизительные ожидание сдачи. Теперь унижены все! У водилы мелочи нет. Пик процесса наступает через несколько остановок – у водителя окончательно вместо мелочи – жопа.

И тогда я, в упор глядя в салонное зеркало водиле – он наверняка теперь видит меня ответно, меняю полтинник двушек в обратку, но уже не этому безбашенному хмырю, а хрупкой тётушке в белом твидовом пальто и в широком полупрозрачном красном кашне, наброшенном поверх пальто и ниспадающего каскадом от головы до пят.

Между тем, выразительно жалуюсь на долбака туева, не стесняясь особо в допускаемых выражениях… Мол, это у них, водил, такой флёр местечковый, гадостный на первом рейсе из парка, за первой сотней сбросить всю прежнюю мелочь, чтобы пассажиропоток тупо пёр радостно и полнокопытно.

И точно, в рейсовый на шестнадцать посадочных мест «Богдан» до конца поездки набилось 44 пассажира…

– С людьми надо быть мягче, – осторожно и чуть мягко язвительно резонит меня тётушка. Точно лиса!  – Он раб суеверий, а мы с вами интеллигенты и за него в ответе…

– Тогда вы и я – рабы обстоятельств, – столь же язвительно парирую я.

– А то… – соглашается мужик у нас за спиной. – При должных обстоятельствах намять бы этому лысоухому болтуну рожу. Сам жду сдачу уже пять остановок…

– А вы не горячитесь, – тут же в очередной раз по-лисьи выстраивает свое уравнение жертв поездных обстоятельств и безголовых водил тётушка. И оттого всем жутко кажется, что сама она в тех же красных молоках, как и нервы всех пассажиров. Но у них изнутри, а у неё белым пальто наружу. И мне хочется отослать её в какую-нить очередную лисью нору…

Ну, вот вроде бы Троещина кончилась. С двумя фокстротами и тремя лисьими норами, которые уже успели отложить свой отпечаток на всех. Примета же у водил маршруток действительно странная – сбросить весь мельчак мелочевки под первую большую купюру, и изворачиваться всяко от пассажиров ещё целый маршрут. Вот уж точно – отдай жену дяде, а сам ступай до бляди…

Троещина давно за спиной. Остановка Овруцкая. Выхожу в жизнь.

27.

Люди уже не шикуют и не принимают радостей жизни, а только изворачиваются РТ её повседневных подлостей, пендюлей и пиздюль. Но от этого она становиться только всё подлей и подлей.

Ео однажды вся эта бесконечная река подлостей окончательно перехлестнет через край и погребёт под собой весь этот мир с воистину бесчисленными троещинами со всей военщиной и деревенщиной.

И мы не увидим небо в алмазах, а только бесчисленные малохудожественные мазки  сиюминутного дерма на заскорузлом прежнем говне с местечковыми подражаниями американским Полакам со скисшими мохитами и домашними паразитами.

Мы просто погребены на самое дно провинциальной безвкусицы и кармической безысходности, хоть и уматывать и бежать с конкретно моей Троещины не шибко хочется. Нё нужно попросту перетрясти, как болтушку для прижигания воспалившейся уретры украинской цивилизации тупо загнанной олигархами на выселки человечества.

Вот так и живём в дерме – на вынос и в розницу, словно в каждом доме стоит по чуханному пианино на котором очередная дряблая крошка пытается настучать всем и каждому в головы «по разным странам я бродил, и мой сурок со мною»… От обилия этих сурков, хочется пожелать, чтоб ни один из них не отыскал на земле пары и от безысходности чисто по биологическому зову отгрыз себе свои собственные яички.

Но во всем этом есть и своя особая извечная прелесть. Именно в таком дерме повсеместно и неоднажды непременно являются не только одни бледнолицые и много морализирующие тетушки непременно в красных молоках, но и самые настоящие розы!

Это будут, естественно, особого сорта розы – троещинского, но от них станет на сердце отрадней и на душе легче! Правда, до гласолалий небесных дело не докатит, но всё же будет способствовать особой малиновости церковного колокольного звона окрестных колоколен и бань, и на том, слава яйцам… А что до бань, то есть на Троещине и бани бандитские, и бани церковные… Так что кому что здесь ближе… На том и аминь!

28.

На Лукьяновке взаимообразный взвой:
– Эй, майор!.. Эй, унтастая…

От Лукьяновки и далее по тексту асфальт нарезан на некие строгие подножные территории. Возможно здесь, здесь и здесь, а также именно здесь проходила нешуточная бомбежка.

Бомбилы бомбили чем непопадя весь маршрут повсеместно. Их теперь более никто не разыскивает – этих вороватых неамериканских бомбил.

Пятнадцать сантиметров асфальта да ещё пять сверху… Это американский стандарт. Наш киевский воровской – куда как скромнее, ибо, по мнению столичного чиновничьего ворья, американцы знатно блажат.

На мокрый речной либо карьерный песок слоем не более пяти сантиметров подсыпают два-три сантиметра речного или карьерного гравия не более 3-5 сантиметров асфальта, но только до первого ремонта. Когда дорога просядет – поступают уже по разному, воруют на каждой заплаточке много и жадно.

Прочие изыски полстолетия после последнего сталинца Никиты Хрущева просто тупо воровали, но ни единого отстрела ворья подорожного не было. Иное дело было закатывать убитых уличных бандюков просто в асфальт…

Здесь уже отрывалась цельная полупрофильная траншея. А затем уже с новопреставленных, часто и в расчленёнке эта подкожная асфальту траншея тупо закатывалась катком… туда-сюда по гравию, по костям…

С гравием трудно камешки сосчитать, а косточек человечьих как не крути – все как есть до одной – двести шестьдесят одна – вынь и положь… И так несколько раз!

Что не скажи, нет денег – выручает романтика, нет романтики – выручают деньги… Что не говори, а бандюки девяностых за дорожные закаты крепко платили. Оттого то на Руси на крови дороги куда как крепче стоят…

Да только где ж его взять столько невинно убиенных, чтобы дороги в Украине-Руси выстояли и высветились на века почище германских фашизоидных и американских, сработанные тамошней масонской инженерией.

29.

Масса мелких дорожных механизмов продолжают нарезать прямоугольные дыры в асфальте рабочего полотна городской автотрассы и наволакивать их при этом какой-то особой подлой значимостью всеобщего безучастия.

Против воровского шалмана не способна выстоять ни одна муниципальная власть, которую тоже, казалось бы крышует всеобщий державный общак с конкретной иерархией  должностных соответствий, имён и фамилий.

Всюду по  периметрам очередных дорожных разрытий, как и положено, стоят мужики с ломами и оградительные оранжевые пирамидки. Дорожный кегельбан и только!

Кеглем поменьше – всяческие прикормыши у дороги… Каждый со своей болью, каждый со своим особым нытьём. Про нытье особо. Мне нравится один конкретный подвид "нытья" - это когда человек не боится делиться всем сюжетом своей борьбы. Вот он бежит, вот срывается и падает - пол шкуры на острых камнях, ползет, тащится от дерева к дереву, больно как, партизаны нашли - отогрели, дальше пошел, потом полетел. Но об этом поговорим позже…

А пока вот вам придорожная мантра: Я здоровенный социально адаптированный успешный лось с румяными щеками, мне все похер, жизнь удалась, попираю мир ногами и радостно хохочу. Не знал никогда печалей, да и сейчас не знаю. Не болел, не страдал, не тупил, не понимаю ваших страданий и собираюсь читать всем проповеди о том, как правильно жить. А, да, всего в жизни добился сам!

Прогосолалили? Вот и ладно. Теперь вам легче будет следить за текстом повествования даже едучи в микробусе, а не на персональной тачке под зад. Тем более, что в микробусе вы как бы сохраняете статус отвлеченного наблюдателя и можете проверить, а стоят ли вдоль транспортного окоема описываемые мною бомжи – от юных малохвосток затырочных с почти приличными личиками городских сявок до старых фурий  с продавленными всяко и вспухшими от алкогольных злоупотреблений носами, носищами и носяками, в самых заправских в середине апреля унтах.

Первое слово у одной из сих золушек придорожных самое изысканное: «Извините!» – это ко всей непричастной окрестной публике, а затем уже тупо матерно к остальным чисто поддельным и в доску своим бомжехамам:

– Слышь, майор, в рот тебя драть, то почто уже без меня со Стыриком хлещешь… Я ж только за хлебушком отмелась, а вас уже вставило!

– Заткнись, унтастая, твой припой не заржавел. Тебя в отдельности поджидает в твоей любимой баночке из-под мочевого анализа…

– Не мочевого, а анализа мОчи… – Бомжиха с достоиством высербывает из баночки оставленное ей бухло, и лениво говорит в ответку:

– Сам ты, майор, чмо мочегонное, а я – красава…

– … корытная… – тут же иронизирует тощий гнилозубый Стырик, разъехав варежку рябого рта на всю шестеренку.

Вот и покалякали киевские бомжи, бомжары с рожами забулдыжними, зачухранцы дорошные. Теперь они вместе ржут – стадно и зычно. Потребление состоялось.

И вновь над уличкой гремит вязко-вежливое:

– Простите,  а дама не местная, душою полезная,  не бражная, не вальяжная, не спешу на свидание, не поможете с пропитанием?

Улица требует от своих невольных подданных выразительности жеста, выразительности речи и непременно коды, так сказать, некой оглядочной тишины – воровской, ошкеренной и точно вечно не сытой…

В этой тишине намечается некий давно созревший вопрос: о чем эта повесть, не распадется ли она в дальнейшем на бесконечные эпизоды…

Ладно, проехано… Маршрутный микробус устремляется дальше.    

30.

Сами по себе эпизоды порочны, привыкли даже в сети ворчать чуть несовременные вчерашние критики. И вообще, сюрреалистически разбрасывая эпизоды, мол, можно окончательно измельчить и размыть сюжет, и разрушить фабулу повествования.

Так и хотелось бы им тут же возразить, мол, привет, литературные хмури и прочие подмастерья, – вы Мураками пробовали когда-нить основательно почитать. Внешне поверхностный со стороны повседневной японской реальности, он, тем не менее, для всего  прочего мира выхватывает для всего прочего мирового гнезда какие-то особые сверхяпонские веточки для гнездовья, и тем поражает.

Вот и я сейчас пытаюсь выбирать самые киевские веточки и пушинки для всё того же мирового гнезда духовности с особо киевскими веточками и пушинками для гнездовья.

Потому что нынче весна, а каждой весной принято вить  родовые гнёзда. И не только у птиц… Те же лисьи семьи отрывают норы, а человечеству уже не хватает  прежних пещер… Оно давно вышло из них наружу и устремилось к гнездам единой планетарной духовности, значение которой, пожалуй, ещё толком не осознало.

Так что людей само Провидение  благоволит к построительству этих особых гнёзд со своими солнечными фитью-фить для грядущего…