Веле Штылвелд: И далее по тексту…, продолжение 4

21.

Сегодня писалось странно и разно… За окнами моросил нудный апрельский дождь. Спасало то, что он нес запах весны… Ионизируя пространство над Городом, обещая ему обновление, обещая ему святость, обещая ему светлое душевное обновление.

1.

В свойствах нации нашей толока – в жёлтых клифтах пыхтит молодёжь,
в красных – с мамками тятьки малёхо по-житейски долдонят: Даешь!

Руки их от усердия марки, но теплеют от счастья сердца –

Из подвоев вчерашних подранков – распрямляются ввысь дерева!

В каждом дереве сны Кали-юга и запретных в веках Атлантид,

И февральская снежная юга, и волшебный апрельский гамбит.

Словно изморозь божьего сна пробуждает собою весна…

2.

Троллейбусный заградотряд... Здесь не пройдут антисемиты
под видом "за_народной" свиты - здесь Кернес выставил наряд.
Здесь Кернес выставил заградно весь транспорт города трехрядно,
поскольку всякая мошка сорвалась с своего вершка...

И, ищет, право, в злости смуту, и ищет точку абсолюта -
опять крушить наш древний род, но мы давно уже НАРОД
и в кобелино-сучьей вязке давно свои читаем сказки,
свою имеет правду соль и херим напрочь карамболь...

...антисемитов разной масти, они не ведают участья,
в глазах их вечная резня и сирых лозунгов мазня.
Они - извечно прощелыги, в их памяти одни блицкриги,
но был за этим наш парад - победный у Кремлевских врат.

Где за колонною колона швыряла подлые знамёна
у древних стен, чтоб никогда не возродилась шантрапа.
Троллейбусный заградотряд... Народной памяти наряд!

3.

Старушек в скоромойку Астроплана отправят на недолгие срока.
Всё в общем-то изведано, по плану, да только не хватает их, ув-ва…
Всё ведомо, проведано по тексту, чего уж там о вечности травить,
они ж тебе не божие невесты – успели, как сумели, жизнь прожить.

И что судить о прошлом пересуды – собрались, и на небо, в облака,
чтоб созерцать иных людей простуды душевные сквозь новые века…
Они теперь для времени чисты до самой крайней жизненной версты.
За нею  – лет ушедших окаём и праведных старушек легион…

Каждому человеку на Земле даруется особый отдельный дар, но всем общее одно на всех единственное СОС-страдание… Как видно, распоряжаться в планетарном контексте дарами Небес мы сами в одиночестве не умеем. Как и не дано нам умение распоряжаться столь же рачительно дарами нашего общего тревожного Мира.

Существуют ещё в этом контексте и дары Веры, но о них в повседневности говорить принято несколько отсторонено, сакрально. Воистину, верую, ибо абсурдно… Так  и живут впрок, обрывая друг у дружки самый последний клок….

С поганой овцы хоть шерсти клок. Так временами, между буйствами бесконечных алкогольных запоев, нравоучал меня мой полиглот-отец, владевших на равных польским, украинским, французским, пятью диалектами немецкого, в том числе баварским и хох-дойчем, языком идиш и с принебрежительством сербским…

В концлагерях именно сербы пуще прочих предавали друг дружку и своих славянских собратьев – хорватов, македонцев, боснийцев… Отцу было невдомек, как можно продать Человека за пачку ватных эрзац-сигарет. С тех пор что-то переменилось. Весенний Харьков образца 2013 года со смешными евреистыми политиками, полушутами, полумудрецами не впустил на свои древние провинциальные улицы антисемитскую и уже давно не народную оппозицию, умерло несколько мудрых очень немолодых женщин, которые были душой моего окрестного мира.

Среди них – 93-летняя бабушка моей жены Мария Григорьевна и базарная торговка пивом легендарная подольская баба Женя. Ей было 74 года. Перед выходом на пенсию она вместе со мной работала в чернобыльской школе. Я учителем информатики, она бабарихой. Накрывала младшешкольникам, следила, чтобы все было съедено до последней котлетки, подкармливала неимущих детей… Из киевских… Питаться бесплатно полагалось только чернобыльским… Говорила при этом, пусть первыми кушают припятские, не все из них вырастут, не все дорастут в полную силу…

Умела не плакать, когда кто-нибудь таки умирал от внезапного белокровия… Но чаще у этих детей умирали их родители-ликвидаторы, или выбрасывались из окон или вешались… Поэтому после школы я встречал её в страшном чернобыльском баре, где она прибирала, мыла полы, а еще следила за столом памяти, на котором оставался едва ли не каждый день последний стограммовый гранчак. Доливала до краёв, крестилась, клала сверху хлебушко, присаливая его, чтобы соль боли земной не выхлестывала за край….

А еще с утра школьники и зеленстройщики сажали деревья в парке у Биллы… У школьников были желтые плащи, у зеленстройщиков – красные телогрейки… И обо всём этом писалось, и от всего этого веяло некой весенней грустью очередного водораздела времени, и я переходил при этом в некий новый житейский статус уже вполне пожившего человека…

С поганой овцы хоть шерсти клок… Мы с матерью встретили отца в городе. Он был в сером мрачном плаще и особом черном рыбацком берете… Придите ко мне на помощь жители Керчи и Феодосии, чтобы объяснить всем прочим, как носили прежде береты спивавшиеся на берегу старые рыбаки. Мне было 12, и я слушал их разговор.

– Твой сын, Тойба, будет иметь покладистый, но очень переменный характер.

– Твой сын, Николай, будет иметь то, что ты ему дал…

–  Я дал ему Жизнь – в этом мой Дар!

– Это только гены, а жизнь – это место, которое может в ней занять наш с тобой сын.

– …если не будет вырывать выше своего места…

– …если сумеет жить на Земле человеком…

– Зачем ты так, Тойба. Разве я не человек?

– Зачем ты так, Николай… Может быть порвёшь на себе последнюю рубашку?

Откликнулся с лагерных нар Зваран Микритч.

- Это я обучил Тшорта рвать на себе лагерную робу…Немецкие конвоиры жестоко за это били, но отмечали живость и не считали живого мертвым. Как раз в возрасте твоего сына, Тойба. В ту пору самому Тшерту было двенадцать… И места живого на нем не было. Но он выжил… А твой бы – нет…

– Отец, ты же говорил, что ненавидел лагерных сербов…

- Сербия – это только точка на карте, а Зваран – и отец, и вор, и капо, и подельник, и предатель, и друг…  Узник…. Не вмешивайся на впредь в разговор старших…

– Вы уже в вечности, батя…

– Тем более, Витька…

Возникает нелепая пауза… И она переходит в коду…

22.

– Зачем ты так со мной поступаешь, Тойба?

– Зачем ты так, Николай…Витька никогда не будет знать свой шесток, он любые стены пробьёт, в любые двери пройдет… тот же, кто станет  у него ключником – уйдёт прежде отведенного на Земле срока…

– Знать готовишь Витьку наверх, в вожди…

– Он там, Николай и дня не удержится… А мог бы, не будь ты его отцом… ты ведь и не знал, что его предки давали советы вождям многих древних халдеев – от луду до халдеев, от народов моря до гипербореев…

– Заладила, занавозила… халдейцы, гиперборейцы… Древние вы, Тойба, еврейцы и дури от того в вас на Земле много… Правда здесь с вами считаются…

– Здесь, на Астроплане, со всеми считаются, Николай… С кем ейн-цвейн, а с кем и целую  вечность…

– Айн-цвайн, барышня, айн-цвайн, дамочка, айн-цвайн, бабушка… Птфу-ты, словно заело… Вы всё выкрутили по-своему… Остатки арамейского, сгусток хазарского с его степным горловым выплеском и на нидерландском подтексте… Тот ещё волапюк. Ко всем эсперантам и интерлингвам начало…

А по сути – выкрутка… Такая себе языковая «отвертка». Её легче всего было в концлагере выучить… В еврейском лагере мои сверстники пели… Прошёл месяц, и я стал понимать эти песни со всеми арамейскими и халдейскими выкрутасами. Что вы за люди, Тойба?!

– Мы аиды, Николай, простые  совковые аиды, лишенные духовных вождей, с порушенной этнической памятью…. Но мы – древний народ. И в нашем народе женщина сама имела право на выбор… Ты – мой земной выбор – полу-украинец, полу литовский поляк… Так думаешь ты… А время говорит, что в тебе кровь древних хеттов и антов… Но в прошедшей реальность я была только рабочей швейкинпрома, а ты только грузчиком, алкоголиком… Видно, ни хетты, ни анты не достучались до твоей непутевой башки…

– Башка здесь ни причем, Тойба. Я тебе рассказывал, что еврейские дети чаще и слаженнее других детей пели в центре лагеря за двойной колючкой. А между лагерями – внутренним для русских военнопленных и еврейских детей и нами – пацанвой со всех концов фашисткой Европы был ров. Каждое утро в ров сбрасывали трупы русских военнопленных и еврейских детей….

Удивительно курчавых девочек, ангелоподобных мальчиков. Затем со стороны русских бараков появлялись поющие лошади – запряженные в тележку четверо русских военнопленных. На тележке стояли плетенки с хлорным  порошком. Двое русских равномерно разбрасывали хлор по всему периметру рва….

К концу войны этого рва не стало. Русских военнопленных и еврейских детей тоже… Я долго потом искал глазах этих курчавых девочек… Они мне снились под еврейские колыбельные… С июля 1942-го по май 1945-го… После войны я не мог не встретить тебя… Как и забыть ужасов прошлого…

– Поэтому я и не судила тебя. Но после твоих страшных на идиш я поклялась, что твой сын не будет знать этого языка.. И не дала ему этих знаний, унесла с собою в могилу. Но и ты хорош, мог бы привить Витьке хотя бы любовь к польскому… Ладно, я рабочая, а Витька был в ту пору школьником, хорошистом…

- Причем здесь хорошист, Тойба. Своим материнским сердцем ты сделала его аидом. У тебя всё и всегда сводилось к единственной житейской формуле: а бене мунес – гобрахт мунес… И что твой Яхве… Что он, сделал его равным в твоем местечковом мире? Куда там… он так и остался навсегда шейгицем…. Понимаешь, Витька, ты – шейгиц!

– Зачем ты, Николай, при ребенке заговорил на гражданском?

– Да он у тебя и по-русски разговаривать по-божески не умеет. Пришел и говорит, папа, а как ты «броешься», как дед Наум или по другому… Так вот, по другому я бреюсь, Тойба, по-русски…

– Много сделали для тебя эти русские. Да если бы не ты со своим  внешним рыцарством, вышла бы замуж за грузина! Сталин-то бы грузином!

– Сталин был палачом. А Витька будет у нас лишенным родовой памяти… Гражданский язык для него запретен, польский – нежелателен, немецкий – проклят… А как быть с аристократическим французским? Кес_кесе…

– Никогда! Аристократов давно сбросили в Черное море, и утопили в гнилом Сиваше…

– Лучше б, Тойба, в этом гнилом Сиваше твою дурь сталинскую утопили… А тебя бы ради памяти моей сохранили…

– И только? Этого очень мало для жизни на земле, Николай… На нашей прошлой советской земле… А с Витькой мы Пушкина регулярно читаем!

– Вот уж дурь, Тойба! Очень скоро ваш Гарматный будет украинцам не по носу…

– Это уж слишком, украинцы – стойкие интернационалисты! Не дури, Николай…

Вот и поговорили… Перегрузили мне сны, пережгли душу, а по сути, отец 1927 года рождения прервал свою земную жизнь суицидом в декабре 1987 года. Земной путь малолетнего узника рабочего фашистского концлагеря под Берлином прервался в Киеве в возрасте 59 с половиной лет. 

Мать Тойба 1932 года рождения умерла ровно через двадцать лет после смерти своего прежде супруга, в декабре 2007 года на 76-ом году жизни.. Встретились они в 1952 году, после моего рождения брак их по сути прервался. Но развод они оформили только в 1962 году, в пору получения матерью фабричной однокомнатной квартиры с двумя соседями.

Суммарный земной возраст моих родителей составил 136 лет. Отсюда ровно половину, 68 лет полагается прожить мне. Это меньше, чем прожил Будда  – 80 земных лет, но больше, чем прожил Иисус – 33 земных года. Но вот, что заметили всяческие геронтологи. Во-первых, в спокойном ритме за письменном столом человек может прожить на 10% больше… Следовательно, я способен прожить все 74.

А мистики связывают теологически возраст земного пророка и его последователя. И тогда средний между возрастом Будды и моим предполагаемым биологическим возрастом (68+80):2… Те же 74 года… Так что с Вечностью вроде бы договорился… А с творчеством… Впереди 15 творческих лет… Как знать, что из этого выйдет…

Польский и идиш я точно уже не выучу – их просто не будет в моем жизненном расписании, а мой street English так и не станет во мне языком духовной западной касты. Так и останусь ни в тех, ни в этих, но ровно на своем месте, за писательским столом в городе Киеве, и до последнего вздоха буду писать по-русски, и дышать по-русски, и по-русски открывать новые духовные горизонты. А они ещё у меня будут, хоть и говаривал на сей счет дедка Наум: «Эйн Гот вейс!»

Один только Бог знает… Но я уже обретаю сакральный дар Веры…. А значит, эти книги точно будут написаны! А так и не прошедшие в меня  родительские языки идиш и польский просто тихо и мудро отойдут в прописные азы Древних, о которых сегодня снимают целые сериалы.

23.

В микробусе священнодействует страстно проповедующий старец с крысиным оскалом почти босховского пигмея. Он жестко красноречив и навязчив, ругает нерадивых, с его точки зрения, троещинских батюшек и юристов-правозащитников.

Юристы-правозащитники,  по его мнению, повинны в нынешних уничижительных процедурах разводов, батюшки же – во всем остальном. Хмурей житейских в лысоватом притырке море.

Но он цепко отлавливает за дежурную пуговицу или бегунок от молнии тех, кто внезапно гипнотизируется им и попадает под бесконечный лавинообразный со взвизгами на поворотах микробуса трёп: кадила воняют, чадят и дурманят, кадиллаки проповедников возят, а юристы юлят, выщелкивают, щелкоперят на выхлест и елдонят всяческие житейские напости.

Над всей этой крайне чудной проповедью повизгивают мобильники, из которых попеременно прут тонкие и сиплые голоса:

– Полтава? Киев. Да, три канистры лицисеста… Нет, лицисента… Да, вечером, конечно… Пригласительные на корпоратив… Два пригласительных… Ещё есть. Там много… Алло. Да, Киев. Тернополь? Я вам выслала два письма, где подтверждение – где и когда ожидать результат…

Результатов проповедей микроавтобусного проповедника пассажиры не дожидаются. Они вежливо, но юрко выскальзывают из-под его колючего взгляда. В окрестное жизненное пространство по-житейски славно и ведомо гремит вопиющий глас долбанного проповедника и тут же процветает с батюшками и юристами, неверными женами и облапошенными мужьями пофигистами и аферистами голос крысиного праведника, которого уже не достать никакой дудочкой хоть какого-нибудь случайного Крысолова. Вот такой тебе навязчивый микробусный Крысоглюк…

И ведь у него тоже вроде бы по всему тоже манечка обретения сакрального Дара веры… Вот только какой ценой, вот только ради чего, вот только во имя какой житейской напраслины…

24.

Если  мыслей нет – нужен текст. С ним и (или) за него можно хотя бы зацепиться. Сначала включив глаза, затем сердце и душу, и только затем, когда из глаз души пробьются лучинка соучастия, возможно, ещё что-нибудь написать, потому что текст на душевном раскрытии притягивает к себе, словно обретает свойство особого литературного магнита…

И такой текст уже больше не отпускает. Воистину, такой себе магический талисман, от содержания которого начинают идти флюиды, проникая в души читателей, подобно дивному солнечному эликсиру.

А нынешние читатели с их разномастными электронными читалками крайне избирательны. И я по-хорошему счастлив, что мои тексты наравне с Мураками читают в общественном транспорте Киева, Харькова, Нью-Йорка, Москвы и Токио. А вам слабо вот так же взять и написать свою собственную повесть о том, что в жизни не только суп с котом, но и разные разносолы случаются.

Хотя следует помнить, что современные читатели скорее всего не станут усердно и длительно копаться во всяческих талмудуческих собраниях и древних библиотеках. Ведь сегодняшний читатель – особый продукт на доверии… Если даже хотите – особый фрукт!

Он, прежде всего, ощущает крепко себя, а уж потом – свой социально-информационный и эмоцианально-возрастной срез. И уж только затем он с некоторой вальяжной ленцой встраивается в некое мэйнстрим-поветрие в соразмерности со своим жизненным дедлайном.

И что парадоксально – чем меньше свободного времени, тем больше такой читатель читает на подземных перегонах метропоездов, от чего его так и хочется условно назвать субвей-читателем, которого так и тащит от таких же как и он субвей-авторов. Читатель в жопе, автор в жопе,  и весь мир постепенно тащиться в жопу! Вот это по полной ответно и от этого тащит…

Современный читатель порционно и ритмично проглатывает порции того или иного субвей-чтива, вписывая его в те временные прорехи, которые являют поездки всё в тех же маршрутках, на знакомых и неизвестных мне городских и пригородных радиусах окрестных и незнакомых субвей-авторам судеб.

Теперь поговорим о новейшей технике чтения современных читателей. Всякий раз они пробегают чтиво от очередной электронной закладки и далее по тексту только уже знакомого и заранее продекларированного субвей-автора участниками  избранного коридора мейнстрима, в котором и читатель и автор уже заранее связаны неким виртуальным договорным обязательством.

Будь-то сам Мураками, Чарлз Буковски или ныне поучающий Веле Штылвелд. Именно Веле Штылвелд, поскольку столь ощутимого субвей-автора в странах СНГ пока ещё нет!

Вообще же, электронные в накачку книжки-читалки это сегодняшние интеллектуальные мышцы-подтяжки постиндустриально-информационного общества, которое ежесекундно впитывает из прежних онлайновых  духовных хранилищ землян терабайты прошлого и настоящего, астрально-математически и духовно-кармически предвещающие будущие окрестного человечества.

Потяни каждый отдельный чел вовремя только за свою, а не чужую информационную ниточку, и у нас бы состоялось, нечто воистину значимое, что радостно и безболезненно для других востребовали бы все сразу! Вот то бы была веселуха!

Так некого и утилитарно признанный  нынешний Интернет вышагнул из ядерного  европейского Церна в вечно безбашенный человеческий мир с обилием всяческих оккультных и порносайтов, сайтов игровых и финансовых пирамид.

Кто и когда разделил Интернет-вселенную по извечно библейскому признаку: каждой твари по паре. И кто и когда,  и за какие неведомые пока информационные ниточки потянет в обозримом грядущем с тем, чтобы обрести неведомую досель точку опору и перевернуть наш мир, преобразовав его к каждой сущей на Земле клеточки в прозрачные уголки счастья.

Вот бы было здорово с этим всем на планете, а?!

25.

И далее по тексту, как просто ни о чём… Эта книга о нашем времени, в котором виртуальность цепко рванула в жизнь, а люди стали со мною и между собой разговаривать, но как бы ни о чём…

Всё лишнее пережимать без излишних пережёвываний и переживаний, только на одном телефонном подтексте: алло, алё, альо… уси-пуси, мне по барабану, ноу проблем, это твои проблемы, поговори со своим психиатром!

Будто кто-то приаттачил всем и каждому больничные бахилы на уши и резиновые изделия с номерами известными – 1,2, 3 на все иные фибры души. Любое общение приобрело стойкое безветрие и бездушие, с тем, чтобы выжимать из жизни только хоть в чём-нибудь полезный фактаж…

– была на вечеринке, спасибо – вкусно… одна только Люся в дурочку ничего толком не ела… А зачем на пати пришла, анарексичка хренова… Заклевала… Мол, всё, что я съела – только на первое бельгийский крем-суп… Там же одни калории…А я много пила и заедала фисташками…мадеру бьянку… ага… на пьянку они выставляют только мадеру…а то выеживаются тут некоторые не по-здешнему… ага-ага…

Затем было фисташковое мороженное… затем – снова грог или бог его знает… Юрка… только уехал… да, случилось… да, с ним… уже… он мне подарил при этом фирменный синий тазик для мытья ног… ну, да… ласты на ночь мыть в нём полагается… и щёточкой специальной для стоп… Щеточку тут же кешка разгрыз… юркины шузы тоже… вот тебе и прикол… знаешь, кто его на ночь выпустил пошляться по квартире из домашнего чуланчика… угадай кто… не-а, не я… нет, не юрка… леська анарексичка…. Да, спали вместе… да, точно втроём… утром ласты так переплетены были, что было не разобрать – где чьи…

Где и в чём здесь душа? Кому и по какому поводу прокричать здесь: прозрей! Ради кого и для чего волноваться, когда весь этот треп микробусный громко на публику – только волны в тазике, но и в каком не фирменном, а в самом затрапезно-задрыпаном, протекающим всем на бошки.

Но настоящей души здесь уже нет, как нет даже осколочного стыда, для тех, кто верует хоть какую-то житейскую праведность…

Мы же не о святости говорим….  Мы просто говорим о безветрии даже чисто виртуальной совести, без которой можно даже уйти в полный отрыв, но только уже никогда к самому себе не вернуться…